Содержание

9.12.08

1.3. Этапы жизни академика Л.А. Мелентьева: годы взросления, юность, выбор профессии

Отец Л.А., окончивший знаменитый Первый Морской кадетский корпус в Петербурге, среди выпускников которого множество имен людей достойных, отмеченных в истории нашей страны, по образованию был инженером артиллеристом. Перед революцией, как упоминалось, служил производителем работ в Морском генеральном штабе, продолжив свою инженерную деятельность и при новой власти. Однако, весной 1918-го года после перевода Наркомата по морским делам в новую старую столицу, он был вынужден расстаться с семьей и переехать по месту службы в Москву. В Петрограде в это время голод и холод, свирепствуют болезни. И поэтому все наши Мелентьевы и многочисленные их родственники и «свойственники» решают отправиться в деревню. Слава богу, имение академика М.С. Воронина Серебрянка Лужского района за выдающиеся его научные заслуги пока еще остается у них во владении.

Большинство из этих «новодеревенских» поселенцев люди пожилые солидные. Но «за старшего» у них становится именно Л.А., и все заботы о материальном поддержании семьи ложатся на еще неокрепшие Левушкины плечи. В итоге в десятилетнем своем возрасте будущий академик «вынужден» был освоить все премудрости крестьянского труда (позволю себе повториться и еще раз упомянуть, что слово «вынужден», как и «пришлось» или «простой человек», не из нашего лексикона).

В Серебрянке он научился пахать, косить, сеять, обрабатывать землю, плотничать, правильно запрягать лошадь, чтобы ненароком не натрудить ей шею. Конь, хотя и назывался Мальчик, был очень стар. Приходилось беречь его, заботиться о нем, управлять им, как вспоминала с ужасом мама Л.А.,  применяя весь набор слов принуждения свободной русской деревенской лексики. 

Как выжили они в то время, всю свою жизнь потом поражалась младшая сестра Л.А. – Ирина, своим великим трудом добившаяся признания в обществе, получившая звание заслуженного архитектора Российской Федерации. Лишь немногим в нашей стране довелось быть удостоенными этой высокой правительственной награды, а всех получивших ее женщин можно пересчитать по пальцам одной руки. Ирина Александровна рассказывала, как в дом к ним приходили попеременно то белые, то красные. Особенно боялись «зеленых». Бандиты эти действовали без всяких правил. Врывались по ночам, били стекла, запирали детей и взрослых в чуланы, уносили с собой все подряд, отнимая и нужное и явно ненужное, бесполезные в их деревенском обиходе предметы. 

Начало увлечения Л.А. охотой относится именно к Серебрянским годам. Чтобы кормить всех этих многочисленных взрослых городских людей, культурных и образованных, но совершенно не приспособленных к физическому труду, он и стал охотником. Приспособил для этих целей старую берданку, обнаруженную им на чердаке воронинского дома, научил охотничьим приемам дворовую собаку. С ней в лесу он умудрялся брать любую добычу – малого и крупного зверя, боровую и водоплавающую птицу, все, что можно было использовать в качестве съестного. И вот однажды с этой беспородной его собачкой подняли они зайца. Л.А. выстрелил. И вдруг раздался крик, похожий на плач, на предсмертный зов о помощи ребенка. Решив, что в темноте он случайно ранил человека, и, убедившись потом, что это был «лишь» заяц, он больше никогда уже, как мы не звали, не выходил на зверя.

В зрелые годы Л.А. охотился только на пернатую дичь. Любил охоту на вальдшнепа – весной «на тяге», осенью - с хорошей, умной, натасканной им самим легавой собакой. В послевоенное время предпочитал сеттер-гордонов - мощных крепких, красивых, выносливых шотландских собак, попавших затем в руки плохих «заводчиков», и поэтому сейчас выродившихся и измельчавших. По этой причине Л.А. «пришлось» переменить свои собачьи пристрастия и обратить внимание на немецких жесткошерстных легавых собак. Последней его любовью стал «дратхар» Аракс – действительно умный и способный пес, за свой уникальный охотничий талант величавшийся среди многоопытных друзей – охотников не иначе как «профессор».

Пытался Л.А. приучить к охоте и меня, и моего отца. С отцом, однако, опыт оказался не слишком удачным. История о том, как мой папа первый и последний раз в жизни «стоял» на тяге, ее еще называли «историей с поленницей», входила в семейные наши легенды. Ее вспоминали, когда приходила весна, и надо было готовиться к очередному долгожданному выезду в лес на охоту. Рассказывал ее Л.А. по-доброму весело, озаряя слушателей несравненной своей лучезарной улыбкой с монгольским прищуром, доставшейся ему, согласно данным моих «генеалогических изысканий», с кровью Ухтомских от княгини Феодоры Татарской - известной в истории древней Руси своей активной просветительской деятельностью среди «простого» русского народа. Как представляется, черты именно этой женщины - дочери половецкого хана Сартака, жены одного из Мелентьевских предков - князя Глеба Белозерского (?-1278), так своеобразно повторились в Л.А., в его улыбке, которую и сам мой замечательный дядюшка называл «монголо-татарской»!

Итак, место на тяге было выбрано наилучшее – то есть там, где вероятность пролета должна быть максимальной. И, в самом деле, в тот вечер вальдшнепы, словно сговорившись, все, как один, призывно «хоркая», летели только на моего отца. Но ни единого выстрела с его позиции, так и не раздалось, как не надрывался в предупредительных криках «Перо!» Л.А. Сорвав окончательно голос, он в тревоге бросается «на выручку» брата! И что же? В этой заключительной части рассказа улыбка Л.А. становилась еще светлей и шире, а глаза почти закрывались от смеха. «Владимир старший, - так называли папу, чтобы отличить его от меня. - Удобно устроившись на поленнице дров, подложив ружье под голову, спит там позорно!». Замечу, что братья относились друг к другу, и к младшей своей сестре Ирине действительно по-братски.

Любил Л.А. красивую охоту на току на тетерева, брал меня на нее с малолетства. Но превыше всех охот, превыше самых замечательных охотничьих трофеев – считал он подойти «на подслух» к глухарю, самозабвенно исполняющему брачную свою весеннюю песню!

Вернемся, однако, снова во вторую половину 1920-х годов. Л.А. заканчивает школу. Имение в Серебрянке реквизировано. Толку, правда,  окрестному «трудовому» народу от этого не прибавилось. Дом вскоре сгорел, огромный яблоневый сад заглох и выродился. На прежнем месте остался лишь маленький пруд с островком посередине, где когда-то под присмотром Л.А. дети учились плавать. Но и пруд перестали чистить, и он тоже быстро зарос камышом и рдестом.

 «За происхождение» Л.А. не берут на учебу. Существует сословный ценз, так что ни один институт, ни одно среднетехническое учебное заведение города «просто» не имеет на это права. Работы тоже нет. Правда, небольшая надежда все-таки появилась - он принят на биржу труда. Но это может рухнуть, если раскопают, что он был рожден «за границей» - в Гельсинфорсе, где в год его рождения стоял русский флот и где служил в тогда отец. Александр Николаевич был хорошо знаком и с Колчаком и с адмиралом Непениным, растерзанным в 1917-м году «революционной» толпой (эти трагические события, правда, очень схематично показаны в потрясшем современную российскую публику фильме «Адмиралъ»).

А тут еще и новый удар. Отец, которого Л.А. так любит и ценит, с которым советуется по всем своим делам, арестован. ОГПУ привлекает его по так называемому «делу моряков».

Что делать, как жить? И, наконец, на что? Теперь уже этими вопросами озадачен сам Л.А. Конечно, деньги в их отношениях - дело десятое и даже сотое. Но с а’рестом (почему-то тогда произносили это слово с ударением на а) конец помощи от отца, которая их выручала, помогала как-то «выкручиваться».

Последние остатки старинных вещей, в буквальном значении этого слова, спасавшие семью от голода, распроданы. Почти ничего не оставалось и от знаменитой когда-то частной картинной галереи Петербурга, принадлежавшей еще одному из прадедов Л.А. – художнику и меценату Николаю Дмитриевичу Быкову (1812-1884). Выпускник Императорской Российской Академии художеств по классу А.С. Варнека (1782-1843), он был обладателем самых лучших и самых дорогих произведений этого выдающегося мастера русской портретной живописи, основоположника отечественного романтизма, которого профессионалы называют «русским Тицианом» и «русским Ван-Дейком».

Еще остававшиеся у них после революции полотна русской и зарубежной живописи из Быковской коллекции по одной предлагались музеям, относились в «Торгсин» - так называемый «Торговый синдикат», перепродававший за валюту произведения искусства иностранцам. На счастье еще, что лучшее из собрания Н.Д. Быкова после его смерти перешло к Павлу Третьякову и в формировавшийся в те годы Императорский Русский музей. Так что, если у кого-то из сотрудников СЭИ появится желание оценить уровень художественного вкуса этого прапрадеда Л.А., о жизни, судьбе и сибирских «старательских» приключениях которого надо рассказывать отдельно, советую им отправиться в Третьяковку или в ГРМ. Но и не только. Немало бывших картин Н.Д. находится и в, так называемом, ближнем зарубежье, куда их когда-то с необычайной легкостью распределяла «щедрая» рука чиновников из Минкультуры СССР. В нашей семье сейчас сохранилось лишь две из Быковских вещей – это работы французской и голландской школы.

Так что Л.А., как старший по году своего рождения, должен был думать о всех, поддерживать мать, бабушек, брата, сестру? Теперь, правда, их семья стала меньше – бабушка Л.А. - Вера Михайловна Шатько (1865-1946) в одежде горничной смогла уйти через финляндскую границу во Францию на поиски младшего сына Михаила, недоучившегося студента Политехнического института, пропавшего в годы Гражданской войны. Ее я тоже очень долго искал и, наконец, недавно нашел место последнего ее упокоения, так что теперь многое нам стало известно и о ее несчастной эмигрантской судьбе.

Возможности, как сейчас говорят в рекламных предложениях, «карьерного роста» для оказавшихся на чужбине, «потолок» общественного положения для тех, кто остался в России, но опустил здесь безвольно руки, в поэтической форме представлены Игорем Северяниным. Приведу заключительные строки из этого стихотворения, поскольку в них упоминается и город, в котором находится СЭИ им. академика Л.А. Мелентьева: «Мой брат в Иркутске сторожем в больнице, отец в Германии в артели рыбаков, сестра газетчицей уж больше года в Ницце, а дядя в Венгрии – на заготовке дров. Сердце истомилось, исстрадалось! Душа в Россию ищет троп! Как хороши, как свежи будут розы, моей страной мне брошенные в гроб!».

Судьба Зворыкина и Сикорского для русской эмиграции - исключение. А для оставшихся типичной представляется судьба пришедшего на службу к красным генерал-майора Сергея Ивановича Одинцова. Кто сейчас знает это имя, кто вспомнит о его делах? А это, ведь, он с осени 1919-го по июль 1920-го года командовал 7-й Красной армией, противостоявшей войскам генерала Юденича. Это именно он остановил наступление Белой армии на Петроград и получил за это первым (!) первый советский орден Красного Знамени. Но в том же 1920-м в возрасте 46 лет красный генерал неожиданно скончался. Обстоятельства смерти его загадочны, причины не выяснены. А дело, видимо, просто - «мавр», свершивший кем-то намеченное «дело», был должен уйти!

Откуда известна нам эта история, и как переплелась она с судьбами нашей семьи? Мир тесен, и Олег Одинцов, сын генерала, проживал в той же квартире № 2 в доме 43 по улице Петра Лаврова (ныне Фурштатской), куда Мелентьевы перебрались после возвращения в Ленинград арестованного отца.  

Из справки о реабилитации. Александр Николаевич Мелентьев, русский, гражданин СССР, с высшим образованием, в 1913 году окончил Михайловскую Артиллерийскую Академию, беспартийный, инженер Химстроя был арестован 19 июня 1930 года Свердловским ПП ОГПУ на станции Хромник Пермской железной дороги, будучи в командировке.

Обвинялся в том, что «в период 1929 г., состоя на государственной службе и занимая ответственные должности, будучи врагом Пролетарского государства, входил в состав контрреволюционной организации, занимавшейся шпионажем в пользу Колчака», т.е. преступлениях, предусмотренных ст. 58-4, ст. 58-6 УК РСФСР. Таким своеобразным образом отозвалось в судьбе отца Л.А., а моего деда, его знакомство с великим исследователем Арктики и выдающимся государственным деятелем новейшей истории России - Александром Васильевичем Колчаком!!!

Постановлением Коллегии ОГПУ от 30 апреля 1931 года (совпало с днем рождения матери Л.А.!) Мелентьев А.Н. был осужден к 5 годам ИТЛ. Однако, постановлением Коллегии ОГПУ от 9 августа 1932 года А.Н. «условно досрочно из под стражи освобожден и прикреплен для работы к 8 отделу ЭКУ ОГПУ». Справка для «непосвященных»: ЭКУ ОГПУ являлось предтечей знаменитых солженицынских «шарашек», куда, оказывается, уже в начале 1930-х стали «прикреплять» талантливых инженеров и высоко образованных «военспецов».

Определением Военной Коллегии Верховного Суда СССР № 4н-4193/58 от 11 января 1969 года Постановление Коллегии ОГПУ от 30 апреля 1931 года отменено и дело прекращено за отсутствием состава преступления. Мелентьев Александр Николаевич реабилитирован!

Первоначальный приговор к 5 годам ИТЛ, в переводе на наш язык означает пять лет исправительно-трудовых лагерей. Сидел сначала в Москве - в Бутырках. Все там происходившее свидетельствовало о серьезности «намерений» властей. Ночные допросы, слепящий свет лампы в лицо. Затем команда: «Руки за спину!» и спуск в подвал. Длинный коридор. До поворота вместе с конвоиром. Потом приказ: «Идите!». И ожидание конца – предчувствие пули в затылок! Такое – не забывается. После тюрьмы отправили на Соловки, где для инженера А.Н. Мелентьева работы по специальности не находилось. В итоге - занимался сбором клюквы!

И еще из материалов «дела» А.Н. Мелентьева. Протокол допроса 7 апреля 1931 года с пометкой рукою следователя: «Записано с моих слов верно, мне прочитано!» и собственноручной подписью А.Н., где он сообщает, что на иждивении имеет жену Ксению Павловну Мелентьеву, урожденную Шатько, из почетных граждан Барнаула, сына Владимира 18 лет, и дочь Ирину 14 лет.

И далее еще одно документальное свидетельство высоких нравственных устоев отца Л.А. На вопрос следователя об Л.А. Александр Николаевич отвечает: «Старший же мой сын Лев Александрович, 21 года, член ВЛКСМ, проживает отдельно от меня в семье своей жены, точного адреса не знаю»! Пытаясь отвести беду от Л.А., и чтобы хоть как-то, хоть на время защитить его, он заявляет следователю, что адрес сына ему не известен!

Но все-таки в тот раз ему «повезло»! Как говорили в те годы: «Рано посадили!». Тогда - в начале 1930-х, до «дела Кирова», бывало, что «за хорошую работу» выпускали и до срока. Напомню, что работать много и хорошо, и не держать при этом, как говорится, «в кармане фигу», входило и в послеоктябрьские планы отца Л.А. Так что чекисты, продержав его под стражей более двух лет, и доложив, наверное, наверх об успехе очередной «кампании» по борьбе с «чуждым элементом», отпустили его «досрочно».

Александр Николаевич «на свободе». Но он понимает формулировку приговора - лишь на время! И, конечно, все возрастающая в нем тревога за семью, стремление сделать так, чтобы детям окончательно не закрылся путь к образованию. Чтобы к «позорному» происхождению «из дворян», в придуманный так называемыми большевиками-ленинцами «пятый пункт анкеты» им не добавили еще по одной «черной метке» – из семьи политических преступников и «врагов народа». Решились на развод – в ситуации официального расторжения брака дети и родители как будто уже и не родные.

Развод, за ним разъезд в ту самую коммунальную квартиру на Петра Лаврова, где проживал сын генерала, разбившего Юденича, где проходили молодые годы Л.А. и моего отца, и где родился и автор этих воспоминаний.

Из-за опасений нового ареста с разменом спешили. Бельэтаж, две полутемных комнаты, Окна во двор - в стену. Двор из знаменитых петербуржских дворов–колодцев, солнце появлялось с апреля по июль после полудня на очень короткое время. Долго искали именно смежных комнаты. Зачем? Чтобы не «уплотняли» дальше!

После многократных «уплотнений» в их старом доме на 9-й линии В.О., принадлежавшем академику М.С. Воронину, и менять им особенно было нечего! Оставалась лишь комната, которую переделили на множество «отсеков» и перегородок. Это была последняя их «собственность», все, что сохранилось от богатейшего наследства, от множества домов, которыми «владели» когда-то в Петербурге их предки. Владели – но при этом, заметим, «давали деньги», - и весьма большие - на революцию!

Отношение к революции у нас семье было типичным для того слоя русской «либеральной интеллигенции», из которого и «вышел» Л.А. Ее – революцию – ждали! Ждали с нетерпением! И, как принято у нас семье, не «поджидали», а действовали при этом весьма и весьма активно!

В подтверждение этого скажу, что имя деда Л.А., отца его матери – Павла Петровича Шатько (1860-1912) было отмечено во всех наших советских ВУЗ’овских учебниках «Истории КПСС». Те из старшего поколения СЭИ, кто по зову сердца или по соображениям карьеры, состояли в КПСС, должны помнить об известной социал-демократической «группе Благоева», названной так по имени ее создателя - болгарского революционера Димитра Благоева (1856-1924), впоследствии ставшего основателем Компартии Болгарии. «Благоевцы», успешно действовавшие в Петербурге с начала 1880-х годов, по справедливому замечанию Ленина, стали первой в России группой «молодых энтузиастов, увлекавшихся экономическими теориями Маркса». У меня дома, пережив почти полтора столетия, хранится первое русское издание «Капитала», принадлежавшее петербуржскому студенту технологу Павлу Шатько. Эта книга, побывавшая с ним в ссылке в Сибири, содержит множество пометки родного деда академика Л.А. Мелентьева!

За пропаганду среди рабочих и распространение привозимых из-за границы подрывных антиправительственных изданий он был арестован, год пробыл в тюрьме «Большого дома» на Шпалерной. Вполне могло случиться, что сидел в той же камере, где вскоре окажется В.И. Ульянов (Ленин), а позже – «помещен» был и отец Л.А.

Затем П.П. Шатько был сослан в Барнаул «под гласный надзор полиции». Все время ссылки на Алтае он работал там на сереброплавильном заводе инженером-технологом. И, как еще один пример, активности позиции и этого члена нашего семейства, отмечу, что, П.П. Шатько энергично включился и в общественную жизнь этого небольшого тогда западносибирского города. Стал членом «Общества попечения о начальном образовании», получил здесь звание почетного гражданина Барнаула! Об этом я узнал недавно, наткнувшись в Интернете на раздел «Знаменитые люди Алтая».

И что еще об отношении к революции Мелентьевых надо обязательно сказать. Я никогда не слышал, чтобы кто-то в семье из старших «жалел» или «сокрушался» о материальных потерях, реквизициях и всяких прочих материальных «изъятиях». Переживали лишь о том, что бывший дом их на Васильевском стал не ухожен, многие годы не ремонтируется, быстро ветшает.

Выйдя после Соловков «на свободу», А.Н. решает держаться далее от семьи и от Ленинграда и перебираться на Украину. Там, в городе Славянске сооружался в те годы огромный химкомбинат, существующий и поныне. Два высших образования - Морской корпус и Артиллерийская академия - позволяли ему успешно трудиться и в советские времена. И все-таки теплилась надежда, что не найдут, что там, на стройке он «затеряется» (ход мысли типичный для интеллигентов той поры). Не получилось - учет в стране был «налажен» неплохо! Нашли и снова посадили. Но теперь уже отправили «этапом» на Северный Урал, с отбыванием срока вместе с уголовниками. Но те, как рассказывала Ксения Павловна, не тронули А.Н., хотя противоборство политических и уголовных сознательно подогревалось властью.

После убийства Кирова над семьей опять сгустились тучи: размах арестов и высылки интеллигенции из Ленинграда «за происхождение» стал массовым. Удивительно, но в этот раз избежать преследований помогли представленные в НКВД документы о революционных заслугах Павла Петровича Шатько!

На этом закончим рассказ о грустном. Происходили в те годы и события иного плана и масштаба: пятилетки, Днепрогэс и та же стройка в Славянске. Сейчас забыли, но в те годы весь мир был увлечен советским коммунизмом. Помню разговоры с моим отцом об этом - «их» времени и такие его слова: «Я не хотел работать на хозяина!». Я их запомнил. Но только лишь сегодня, в условиях реставрации капитализма в России, при всей успешности и нынешней моей карьеры, я начинаю понимать их глубину и весь спектр сомнений поколения Л.А. о цели и месте их в жизни родной страны.

Но что же все-таки конкретно надо было делать в эти годы - Л.А., отцу и младшей их сестре Ирине? Что предпринять?

Они искали схему, как жить, чтобы не прозябать, чтобы включиться в тот позитивный «вектор» развития России? И они нашли эту схему! В итоге, так скажем - «алгоритм» их тогдашней молодой жизни был выстроен по следующей цепочке: работать для того, чтобы начать учиться, а затем учиться, чтобы снова начать работать! Если ты шел в «простые» рабочие, клеймо происхождения «как бы» слегка замазывалось. Нет, не стиралось, а лишь ослабевало – замазывалось!

И оба брата решают поступить в рабочие. Отец мой стал топографом и этим определил род занятий всей свой жизни. Л.А., на тот момент он еще безработный, вдруг получает от биржи труда сразу два предложения. Одно - на Третью электростанцию, а другое – на одну из ленинградских фабрик. При этом содержание обеих предлагаемых ему специальностей было абсолютно неизвестно Л.А.

Историю, как он из дома № 43 по улице Петра Лаврова, отправлялся на остановку трамвая на угол Литейного проспекта, Л.А. рассказывал не единожды. В оба места прелагаемой ему работы ходил один и тот трамвай - «девятка». Только на Электростанцию – надо ехать к Лесному, а на фабрику - к порту, то есть в противоположную сторону! Точного направления движения трамвая не помню, быть может, наоборот. Но не это здесь важно!

Лев Александрович решает испытать судьбу, которая из этих «его девяток» будет первой, - на той и поедет. Случай! Подошла «девятка», которая шла на ТЭЦ! Так он стал  энергетиком! А дальше все было, как говорилось мною выше, – выбранное тобой дело само ведет тебя по жизни! Только трудись и совершенствуйся! И вместе с собою изменяй, украшай и совершенствуй этот мир!

---

<-- Предыдущая страница     |     Содержание     |     Следующая страница -->