Содержание

12.03.10

2.2. 6 июня 1941 года: «на границе тучи ходят хмуро», а мы едем в Белоруссию
навстречу немцам, и нас провожают Лев Александрович и все семейство Мелентьевых

Война и ленинградская блокада изменили начальный вектор жизни Льва Александровича. Но они же и укрепили его характер, волю, дали новый импульс созидательным стремлениям.

События Отечественной войны, о которых я собираюсь рассказывать, удаляются во времени, уходят в историю, в небытие. Даже нас, тогдашних малолеток, последних свидетелей и очевидцев той эпохи, остаются лишь считанные единицы. Но я твердо знаю, что Лев Александрович хранил память о тех днях на протяжении всей своей долгой жизни. И все, кого мы поименно вспомним здесь – погибшие и без вести пропавшие, умершие от ран и голода, и те, кто по непонятному стечению счастливых обстоятельств остались живы, находились в его сердце. И пусть мои дальнейшие рассказы не всегда будут отмечены непосредственным прямым присутствием Л.А, им есть место в очерке жизни академика Льва Александровича Мелентьева.  

Война и шквал немецкого вторжения, ставившего целью физическое истребление русского советского народа, уничтожение российской государственности застали руководство СССР врасплох. Так что для «простых» людей, подобных членам нашего семейства, настало время для принятия собственных решений. Что делать? Подчиниться хаосу неуправляемых событий или активно действовать?

Генерал Ф. Гальдер, начальник Генерального штаба вермахта, после того как 16 июля 1941 года пал Смоленск и открылись ворота на Москву, сделал в дневнике такую выписку из решения ставки Гитлера: «Гигантское пространство нужно как можно скорее усмирить. Лучше всего это можно достигнуть путем расстрела каждого, кто бросит на нас хотя бы косой взгляд». Такая обстановка складывалась в первые недели начала военных действий на территории России!

И еще один комментарий и просьба к молодым читателям – даты нижеописываемых событий указаны здесь не случайно. Не пропускайте их, не перескакивайте через них при чтении. Вспоминайте всякий раз о 22-м июня, когда в 4 утра без объявления войны Германия напала на СССР. Берите этот страшный воскресный день в качестве «точки отсчета» для оценки вероятности чудесного спасения и выживания лиц, действующих в этих моих воспоминаниях.

Каюсь, что трагизм войны и ужасы германского нашествия я осознал лишь с возрастом. Помню, как в школе нам постоянно говорили о неминуемости поражения любых захватчиков, приходящих «к нам с мечом», и, видимо, поэтому победа над Германией казалась мне настолько однозначно неизбежной, что к пышным торжествам в такие дни я относился спокойно и даже с некоторой долей юношеского скептицизма. Воевали четыре года, а отмечаем десять и пятнадцать, а потом и далее лет. Ведь, этим мы, как бы, приоткрываем завесу собственных сомнений и допускаем возможность и иного результата той войны!

Что удивительно, я не был одинок в своих наивных рассуждениях. Во Франции, к примеру, во время президента Жискара д’Эстена, вышло специальное постановление, что в их стране, попавшей, правда, в список держав победительниц лишь по хитроумной византийской «придумке» Сталина, желавшем этим расколоть союзников, данное событие будет отмечено в последний раз в год двадцатилетия победы. Поводом для данной «акции», подвергшейся, однако, осуждению в мире и позже отмененной, служило «наличие полного франко-германского примирения»!

Ситуация, однако, «развивается». И мы видим, как в нынешние времена на «корпоративных вечеринках» франко-американских псевдо-победителей умаляются заслуги СССР. Когда открытие 2-го фронта выдается за главное событие 2-й Мировой войны, якобы повлекшее «великий перелом» в мировом противоборстве с немцами. И забывается сознательно о гигантском провале союзников в Арденнах, не приведшем к коренному изменению расклада сил на западном фронте в пользу Германии, лишь благодаря России, начавшей в декабре 1944 года неподготовленное зимнее наступление.

В итоге полного разгрома в Бельгии и Нидерландах англо-американцы тогда избежали. Но стоил этот «бросок» на Польшу новых потоков русской крови и новых наших жертв. А лейтенанту Игорю Николаевичу Нечаеву - моему учителю и наставнику, ставшему виднейшим экспертом в науке измерения осадков, он стоил ампутации обеих ног, обмороженных там на Одере, болезней и ранней смерти. Так что январские бои во имя спасения союзных государств для нас в России конкретны, адресны и памятны.

А тогда в преддверии войны понимали ли у нас в семье возможность нового военного конфликта с Германией? Предчувствовали ли его, и была ли уверенность в победе? Не возникали ли мысли о возможном поражении СССР? Я успел спросить об этом и своего отца, и Льва Александровича, который, прежде всего, обратил мое внимание на книгу А.М. Некрича из своей домашней библиотеки «22 июня 1941 года», появившуюся в период хрущевской «оттепели», но вскоре изъятую из обращения.

И еще одну забытую нынче книгу дал мне тогда Л.А. – «Усвятских шлемоносцев» Евгения Носова. Судьба распорядилась так, что могила Льва Александровича находится в окружении захоронений виднейших советских писателей и военачальников. И теперь, когда я прихожу в Москве на Новодевичье кладбище, невольно вспоминаю тот наш разговор и эту книгу, которую он охарактеризовал мне, как одно из самых лучших художественных произведений о минувшей войне. По своей духовной силе она может быть сопоставлена, наверное, только с «Войной и миром» Толстого. Но ее герои не высшие слои аристократии, не интеллигенты, а простые люди – простой народ, который жил в России в первой половине ХХ столетия, и который победить действительно было нельзя фашистам. У Носова описывается один лишь день 22 июня 1941 года. И даже не весь он, а лишь его начало. Когда еще нет битв и нет сражений, а только неспешно разворачивающаяся картина событий утра первого дня войны одной из дальних русских деревень. И нет пока героев, нет ярких личностей, только самые обычные и рядовые люди – крестьяне - мужики, хозяева своей родной земли, их жены, дети, в их любви, печали, в заботах и тревогах начала новой большой войны, выстраивающей их в единый «шлемоносный» ряд защитников своей страны и всех до одного потом убившей.

Но эти, казалось бы, столь малые разрозненные деревенские семейные истории, соединенные вместе, создают большое эпическое полотно. И если из толстовского романа оказалось возможно сделать великий фильм, и Сергей Бондарчук справился с этой задачей, то книгу Носова, где действует «народная масса», экранизировать, наверное, нельзя. Ее можно преобразовать лишь в музыку. Когда я подхожу к могиле Льва Александровича и вижу рядом на одной дорожке с ним надгробие и крест над гениальным композитором Альфредом Шнитке, я думаю, я надеюсь, что когда-нибудь родится в России новый гений такого же масштаба, который напишет великую симфонию странствий духа русского народа и его неброского геройства. 

Так что, конечно же, анализируя события в предвоенном мире, оба брата Мелентьева предполагали вероятность новой войны с Германией. Но ни времени ее начала, ни масштаба катастрофы предвидеть они, конечно, не могли. При этом не надо забывать, по замечанию отца, о силе и мощи коммунистической пропаганды, превозносившей силы Коминтерна и возможности германских «спартаковцев» антифашистов.

Да, - война будет долгой и кровавой. И длиться она будет даже дольше, чем оказалось, в самом деле - так представлялось им на момент ее начала. Но, что особенно было важно мне услышать: в победе своей страны они не сомневались! Россия уцелеет, выстоит – так думали они даже при самых тяжелейших провалах советского командования!

И еще к «вопросу» об умении масштабно мыслить и анализировать военные события тридцатидвухлетнего ленинградского профессора Льва Александровича Мелентьева. Тогда в июне 1941-го он сумел предугадать и стратегические планы германского командования по продвижению их армий не только непосредственно на Москву, но и удары с флангов - на Ленинград и к югу в обход Брянских лесов на Донбасс и Тулу!

Напомню молодым сотрудникам СЭИ, что в тот момент в стране и в мире преобладало мнение, что немцы разыграют «наполеоновский сценарий» вторжения. Что они ударят всей совокупной мощью только на Москву, чтобы обезглавить центр большевистского коммунистического государства! Как подтверждение этому, информация из недавно открытого источника: «руководству РККА стало ясно, что немцы начинают поворачивать войска на северо-восток для взятия Ленинграда лишь к 10-му июля 1941 года»! И опять же просьба - обращать внимание на даты. В первые месяцы блицкрига каждый «выигранный» день срабатывал на сохранение десятков и сотен тысяч русских жизней, а «выигранная» неделя могла оказаться решающей для спасения и сохранения страны!

Я помню старый довоенный школьный атлас Советского Союза, в котором черной тушью четким чертежным почерком отца, начинавшим служебную карьеру топографом, были прочерчены сложнейшие изгибы линий фронта в их последовательном отступательном и наступательном развитии. Отец прекрасно знал Россию, изъездил всю ее на изысканиях от Украины и Молдавии на западе до города Свободный на востоке. Сожалел, и мне «по белому» завидовал, что не получилось потрудиться на берегах Камчатки и Чукотки.

Всю войну по сводкам Совинформюро составлял он карты театра военных действий. Увы, потом при переездах многое пропало. Но я хорошо и долго помнил, к примеру, разрисованные им схемы прорыва немцев под Харьковом в феврале - марте 1943 года, когда могло казаться, что фортуна вновь повернулась лицом к врагу. Что испытывали в момент тех наших поражений мои родные? Ответом было: «Боль от известий о гибели десятков тысяч наших солдат. Но победа будет за нами!».

Подшучивая надо мной по поводу столь ранней моей памяти (как, впрочем, и его внуков), отец мне говорил: «Начальник английской разведки помнил себя с шести месяцев!». И еще – уже совсем серьезно:

«Мне было три года, когда я впервые
Попробовал душой всю прелесть бытия.
Был вечер. Таяла заря,
Все светом розовым приятно озаряя.
Ложилась косо тень; по яблоням и липам
Чуть ветер пробегал: и шмель с гудящим шипом,
Качаясь на цветке акации густой,
Пугал меня своей мохнатою спиной.
В нагретом воздухе струился запах тмина,
Настурций и гвоздик; и тихо паутина
Качалась серою, чуть видною струной
Меж гроздей наливных рябины молодой…»

Это из Константина Фофанова, которого считают «предтечей» великой русской поэзии «серебряного века» и который похоронен на «нашем» петербуржском Новодевичьем кладбище неподалеку от могил деда и прадеда Л.А.

Так что случай мой не уникален, и, в самом деле, многие события войны и даже времени ее начала, которым я оказался двух-с-половиной летним очевидцем, мне помнятся. Как объясняют знающие люди, в силу их особой исключительности.  

Но допускаю, конечно, что многое могло проникнуть мне в голову и из рассказов родных и близких. В семье у нас всегда было «в достатке» прекрасных вдохновенных рассказчиков, умевших заставить слушателей переноситься за ними вслед в минувшее и чувствовать себя участниками повествуемых событий.

Так или иначе, но многое из происходившего в субботу вечером 6 июня 1941-го года на перроне Детскосельского (ныне Витебского) вокзала, я помню. Преддверие войны, и «на границе тучи ходят хмуро», как пелось в предвоенной песне, а мы же с мамой уезжаем в Белоруссию! И еще не знаем, не догадываемся, что этот поезд сейчас нас повезет навстречу немцам!

Нас провожает Лев Александрович, и все семейство Мелентьевых. Вижу, как сейчас, и молодую маму, и бабушку, совсем еще нестарую, Льва Александровича, Екатерину Александровну – его жену, Ирину Александровну - сестру Л.А., и многие другие родные дорогие лица.

Середина лета, разгар сезона белых ночей, прекрасная июньская погода, обычная для Ленинграда в это время года! Вечер, но еще совсем светло. Счастливый последний месяц мира. Настроение веселое приподнятое. У мамы закончены занятия в школе. И мы уезжаем на все лето в город-крепость Бобруйск, один из самых древних городов России, расположенный на, так называемом, «старо-варшавском» тракте – кратчайшем пути из Европы через Польшу на Москву. Со времен Киевской Руси Бобруйск исполнял оборонительные свои функции. А в начале Х1Х века при Александре 1-м он сделался важнейшей ключевой частью линии защиты западных рубежей России!  

Бобруйск для нашего семейства не «пустой для сердца звук», не отвлеченное понятие. В российской истории он подобен героическому Бресту, события в котором в надвигавшемся на нас стремительно 22 июня прославят этот город на века! Бобруйск, куда мы сейчас отправляемся, известен подобным же подвигом. В Отечественную войну 1812 года он был осажден французами и союзными им поляками, но так и не покорился неприятелю, и после многомесячной осады был освобожден подходящими с востока русскими войсками.

В составе наших армий действовал тогда и прапрадед Л.А. - полковник Александр Богданович Юлиус, командовавший 4-м пехотным Копорским полком, дислоцированным в Смоленске и входившим в состав 23-й пехотной дивизии генерала П.П. Коновницына – героя той войны, опоры фельдмаршала М.И. Кутузова.

Были тогда в 1812-м году в составе русских армий и другие предки академика Льва Александровича Мелентьева - офицеры Преображенского полка, а также и ополченцы-добровольцы.

Война 1812-го года разделила Европу. И кто-то из тех же поляков и немцев воевал на стороне Наполеона, но кто-то был с русскими. Трижды дед Л.А. - Иван Федорович Штукенберг (Johann Christian Stuchenberg, 1788 - 1856) – известный российский географ, видный общественный деятель, находился тогда в главном штабе русско-германского ополчения. Было оказывается и такое воинское подразделение в России! Он участвовал в сражениях при Смоленске, при Бородине и Бауцене. Служил сначала в артиллерии, а потом - в корпусе инженеров. Участвовал во взятии Парижа!

Однако зачем же все-таки мы едем в Белоруссию в Бобруйск? А дело в том, что в начале мая 1941-го мой отец Владимир Александрович Мелентьев, был вызван по повестке в военкомат, где ему предложили срочно отправиться на сборы. По образованию он гидротехник, после окончания Ленинградского Политехнического института работал вольнонаемным в Главном Управлении аэродромного строительства СССР (ГУАСе) – специальном подразделении ГУЛАГа, ответственном за наземное обеспечение авиации страны. Самолеты тех времен были легкомоторные фанерные, и поэтому садиться могли даже на простые земляные аэродромы. Однако в сложных российских метеоусловиях взлетно-посадочная полоса нуждалась в надежной системе водоотвода - дренажа. Не дать раскиснуть ВПП, умело удалить с нее все лужи и наледи – непростая военно-инженерная задача, которую и предстояло решать отцу в составе гидротехнического подразделения аэродромной службы.

На этот раз их призывали в Белоруссию. Отец мой стал проситься в Брест. Бывшая «панская» Польша, город только что вернулся в состав России. Большевики своими «хитроумными» ходами восстанавливали в прежних границах российскую империю. И очень уж ему хотелось взглянуть на «восточную окраину западной цивилизации».

Просьба отца не удивила военкома, однако была оставлена им «без последствий». И на все уговоры, он кратко по-военному ответил: «Молодой человек, у нас не выбирают! Куда назначено, туда поедете! А местом Вашей временной военной службы предписан укрепрайон города Бобруйска!».

Так непреклонной несгибаемостью офицера «службиста» судьба, быть может, сохранила семью брата Л.А. На Брест и берега Буга, ставшими восточным форпостом разросшегося в своих пределах «рейха», вскоре придется мощнейший первый удар немецких армий. На подобный поворот событий и то, что в ближайшие недели мы окажемся в самом пекле 2-й Мировой войны, отец мой явно не рассчитывал.

Да, и кто мог предположить тогда в России, что вскоре мы узнаем о Белостокском и Минском «котлах», о битвах за Могилев и Полоцк и 26-дневных боях за город Ельню. Что через три недели после нашего отъезда из Ленинграда состоится знаменитое Бобруйское сражение, которое явилось составною частью великого противостояния при Смоленске. И что 28 июня 1941 года «наш» милый и уютный Бобруйск будет захвачен 3-й танковой дивизией генерал-лейтенанта Моделя. И смогут это сделать немцы только после ликвидации окруженных советских войск Западного фронта, когда, «выйдя на оперативный простор, начнут преследование разбитых частей советской 4-й армии». Это формулировка из официальных документов по истории 2-й Мировой войны.

Как и то, что ровно через месяц - 10 июля  произойдут «ожесточенные кровопролитные бои за плацдарм в районе Старого Быхова», где мы с мамой лишь каким-то чудом сможем выбраться из-под бомбежки. Замечу здесь же, что слово «чудо» в контексте «чудесного спасения от верной гибели» родных и близких Л.А. будет звучать в этих записках часто. А в Быхове это случится с нами, «когда 24-й мотокорпус 2-й танковой группы генерал-полковника Гудериана, прорвав слабую оборону наших войск по реке Березина, выйдет к Днепру» и начнет борьбу за «быховский плацдарм». А еще через два дня, отразив контратаки советских войск, «немцы начнут движение на Кричев и Рославль»!

И что 16-го июля, как уже упоминалось, падет Смоленск, и солдаты советской 16-й армии, сражавшиеся за переправы через Днепр, взорвут мосты, чтобы не попали они к немцам. И будут расстреляны и ославлены «за пораженческие» настроения. А имя генерала Лукина, возглавившего оборону города в те дни, будет упомянуто в «персональном» обращении Гитлера по радио к сэру Уинстону Черчиллю с «разъяснениями» по поводу «затягивания боев за взятие Смоленска» и их влияние на успех «блицкрига».

Я перечислил лишь некоторые из «городов и весей», через которые мы с мамой и отец мой с остатками его разгромленной авиачасти будут отступать от немцев из Бобруйска на восток в конце июня. Нет, «отступать» - слишком весомое определение тех наших действий. Точнее будет «драпать», по искренней и честной формулировке моего отца - родного брата Льва Александровича.

И еще. Мир тесен. В декабре 2008 года на торжествах в Иркутске, в разговоре с профессором Львом Спиридоновичем Беляевым вдруг выяснилось, что 22 июня 1941 года мы были с ним почти что рядом. Я с родителями в Бобруйске, а он - 12-тилетнй в том самом Бресте, куда так настоятельно стремился мой отец. И тоже только чудом удалось ему тогда спастись. На служебном «форде» с матерью, раненой осколком в ногу в ту -первую ночь войны, им удалось пробиться к Минскому шоссе, ведущему к Москве. Им повезло тогда: «А окажись в тот день у нас не «форд», а легковая «эмка», остались бы мы там в Бресте навсегда!», - заметил, вспоминая утро того дня, Лев Спиридонович.

---

<-- Предыдущая страница     |     Содержание     |     Следующая страница -->