Содержание

12.03.10

2.5. «Подранок»: история короткой жизни без вести пропавшего
народного ополченца студента Александра Быкова, троюродного брата Л.А.

Вернемся снова в те первые дни июня 1941 года, к нашим проводам в Бобруйск. Приехал тогда из Пушкина, благо, что это рядом - прямая ветка на Витебский вокзал, и Александр Быков, правнук художника, золотопромышленника и собирателя картин Николая Дмитриевича Быкова, о котором рассказывалось в первом очерке.

Имя свое Александр получил в продолжение семейной традиции как старший и, увы, единственный сын в том поколении семьи Быковых. Но все домашние называют его ласково Лекочка, и это уменьшительное имя ему очень подходит. Фотографий его не сохранилось. Так, что поверьте моему описанию - это был щуплый худощавый невысокий юноша интеллигентного вида с нежным цветом лица и припухлыми губками - совсем еще мальчик. Тихоня и скромница, даже дети могли задеть его, обидеть. На тот момент он студент 4-го курса расположенного в Пушкине сельскохозяйственного института. Но скоро, очень скоро - в августе 41-го он продолжит и другую старинную традицию рода Мелентьевых – Быковых - Ухтомских и уйдет добровольцем на войну в народное ополчение.

Тревожные трагические слова  «народное ополчение»! Так вспомним же сейчас пропавшего без вести на самых ближних подступах к Петербургу троюродного брата Л.А., несостоявшегося выпускника Ленинградского сельхозинститута, которому от Пушкина до приближающихся немцев было шагать совсем близко. Вот и не хватило, видно, ни времени, ни сноровки, чтобы подготовиться к встрече со страшным многоопытным врагом. Пропал наш бедный Лекочка. Пал, наверное, в первом же своем бою под городом своего детства и коротенькой юности. Но пал, я уверен, достойно, как и другие, необученные и необстрелянные его друзья сокурсники. Всех до единого их уложили фашисты. Никто не пришел домой, и некому стало рассказать, где и как погибли они.

А может быть, и не на смерть свалила его вражеская пуля и подобрали его добрые русские люди. А, может быть, и жив?

При первом впечатлении хрупкости характер он имел настойчивый и целеустремленный, как у их общего с Л.А. прадеда - Н.Д. Быкова. Так что, может, и не погиб он по куропачьи?

«Подранки – есть такой термин у охотников. Это, когда птица ранена, пусть даже и тяжело, но иногда все-таки она выживает!», - говорил Лев Александрович, когда еще оставалась надежда, что жив наш Александр Быков. Ведь, и вправду, не редкость, когда юноша производит впечатление неоперившегося «кукленыша», но вдруг однажды он поверит в свои силы и распрямляется. Ведь, и самого Л.А. в самом раннем детстве тоже «величали» Лекочкой, умудрившись произвести такое сокращение и от столь грозного и рыкающего имени его, забыв, наверно, о первородном «лев-толстовском»  его звучании!

Без вести пропал – еще не значит, умер! Это лишь означает, что есть надежда. И тогда его мама - Елена Николаевна Быкова, выпускница знаменитых Бестужевских курсов, народная учительница, есть в русском языке такое замечательное слово, не получая официальных сообщений об обстоятельствах гибели сына, не надеясь на власть предержащих, решает сама отправиться на поиски.

Через минные заграждения и колючую проволоку под огнем - чужим и нашим - выбирается Елена Николаевна из блокады за линию фронта и уходит в немецкий тыл. И там, босая, полураздетая, в рубище - мешок из-под картошки служил ей и одеждой и покрывалом, бродила она по полям и лесам  - местам недавних боев. Разыскивая сына, находила она сотни едва прикрытых снегом «захоронений», заглядывала в лица, вернее в то, что оставалось от молодых лиц павших наших воинов. Сама копала могилы, в кровь стирая руки и ломая ногти. Одна, как могла, хоронила солдат. По оккупированным деревням и селам расспрашивала всех встреченных людей о Лекочке, исчезнувшем с лица земли, но не из ее сердца. Питалась кореньями и травами, пробавлялась подаянием. Наши русские ее жалели, а немцы не трогали женщину полубезумного вида, прекрасно объяснявшуюся на их языке.

Все четыре года войны, да, и после ее окончания, искала она даже не могилу, а хотя бы какой-нибудь знак, какую-то весточку о судьбе единственного сына. Скорбь этой женщины, величие ее страданий видятся мне в одном ряду со страдающими матерями древнегреческих трагедий.

Увы, так ничего и не нашла Елена Николаевна, никаких известий не осталось о сыне. И чуточку помешалась на этом. Но общение с ней оставалось, по-прежнему, интересным и познавательным. Помню наши беседы о богатстве русского языка и русской поэзии, как, например, при перемене ударения в слове может создаваться удивительный аромат эпохи. Произнесите «при‘нцип» и «принци’п», и окажетесь в разных столетиях!  Помню и собственные ее стихи, и чтение наизусть «Онегина», и обсуждения с Ксенией Павловной немецкой классической поэзии и литературы.

Немцы, отступая, оставили после себя по деревням, где стояли они на постое, не только кучу развлекательных солдатских журналов непристойного вида и содержания, но и немало хороших книг и необыкновенно красивых ярких «в золоте» переводных картинок. Она спрашивала, покупала их у крестьян, сохранявших такие книги, собирала их по брошенным избам, приносила К.П. читать. Мне же дарила эти замечательные цветные картинки, озарявшие сказочным цветом мои черно-белые послевоенные будни.  

Но порой она становилась совсем «не в себе», не появлялась у нас месяцами, исчезала куда-то далеко и надолго. Мы-то знали, конечно, куда – опять отправилась на поиски исчезнувшего сына!

Ксения Павловна жалела ее и помогала ей, пока была жива, и с крошечной своей пенсии и из тех денег, которыми саму ее поддерживал Л.А.

Я хоронил Елену Николаевну в поселке Карташевка под Ленинградом, где она учительствовала с довоенных еще времен. Скончалась она 8 марта 1962 года, получив из Воронежа от Ирины Александровны Мелентьевой письмо, извещавшее о смерти К.П.

И было трогательным прощание с Е.Н., и какими-то особыми благостными похороны. Везли мы ее на лошадке по заснеженной обледенелой дороге на кладбище в соседнюю деревушку Кобрино, когда-то принадлежавшей пушкинским предкам по ганнибаловской линии. На санях располагался сколоченный одним из ее учеников сосновый гроб и православный восьмиконечный крест. И тут же, по краям саней, нисколько не смущаясь покойницы, размещались уже послевоенные ее подопечные ребятишки школьники. Проводить учительницу пришло много жителей поселка. Вспоминали ее культуру, интеллигентность, простоту, желание помочь и взрослым и детям какими-то своими особыми настоями и травами.

Вспоминали и о ее поклонении Пушкину. Как спасала она от разрушения окрестные обветшавшие ганнибаловские имения и парки, как писала письма наверх и как, не доверяя почте, сама их относила по начальству. Однажды и мы с моей мамой «топали» с ней по шпалам, возвращаясь в Карташевку из очередного «пушкинского» ее похода в тогдашний райцентр Сиверскую. Мы с мамой оба были неплохие ходоки, но к вечеру ноги у нас буквально «гудели» и отваливались. А она, вроде бы, ничего. И назавтра снова собиралась отправляться в дальнюю дорогу по «своим» общественным делам - теперь уж в Гатчину.

И, ведь, спасли они тогда кучка энтузиастов, от гибели остатки былого великолепия рода Пушкиных - Ганнибалов. Так что есть вклад и Елены Николаевны Быковой, двоюродной тетки Л.А., в то, что по сию пору сохраняются под Петербургом домик няни, и ряд других, связанных с именем Пушкина скромных музейных комплексов!

И еще один штрих к рассказу о войне и наших Быковских родственниках. На юбилее в Иркутске я очень сожалел, что не сохранилось портрета прапрадеда Л.А. - Николая Дмитриевича Быкова, известного коллекционера и мецената. Жизнь этого человека, поехавшего в Сибирь на роспись церковных фресок и чудом «случайно» разбогатевшего там на золотых приисках,  интереснейший приключенческий роман!

Именно он когда-то поддерживал деньгами погибавшего от чахотки великого русского живописца Федора Васильева. Он сохранил не только картины, но и имя своего учителя художника-романтика Александра Григорьевича Варнека, оказавшегося после смерти в забвении. А когда-то современники называли его «русским ван Эйком», сравнивая силу таланта этого замечательного мастера с великим художником раннего Северного Возрождения, автором росписей знаменитого  Гентского алтаря. Не путать с не менее знаменитым великим фламандским живописцем и графиком, мастером придворного портрета и религиозных сюжетов в стиле барокко Антонио ван Дейком. Я был счастлив увидеть в коллекции Иркутского художественно-исторического музея две замечательные работы Варнека – портреты министра М.М. Сперанского и Яна Потоцкого - автора «Рукописи, найденной в Сарагосе». Ведь, их касались когда-то заботливые руки прадеда академика Льва Александровича Мелентьева – Николая Дмитриевича Быкова.

Это Н.Д. по крупицам собирал «богатейшую коллекцию картин и рисунков западноевропейских и, особенно качественное», по свидетельству экспертов, собрание русских художников. Принадлежавшие ему произведения В.Л. Боровиковского, К.П. Брюллова, О.А. Кипренского, Сильвестра Щедрина, В.К. Шебуева, А.Е. Егорова и многих других замечательных мастеров русской живописи располагаются ныне на самых почетных местах в Третьяковской галерее и Русском музее. В архиве ГТГ хранится интереснейшая переписка Николая Дмитриевича и Павла Михайловича Третьякова. Есть в ней и материалы, связанные с историей выкупа из крепостной зависимости поэта вольнодумца Т.Г. Шевченко и участием в том «предприятии» этого предка Л.А.

Много лет обдумывал я, где и в каких архивах можно отыскать информацию о Н.Д., а, если повезет, найти его изображение и собственные работы. И только недавно, в марте 2009 года, из интернетовской публикации «Знаменательные даты земли Вышневолоцкой» я узнал, что в Вышнем Волочке отмечалось 125-летие со дня его кончины, что умер он в Санкт Петербурге 18 марта 1884-го, а родился там у них на Валдае 10 декабря 1812 года. Женат был на дочери жившего у них же в Волочке героя Бородина и взятия Парижа Ивана Федоровича Штукенберга, об этом предке Л.А. мной говорилось выше.

Удача не приходит поодиночке. И в том же марте новая находка – история в ключе писателя Ираклия Андроникова. Не могу не отвлечься, вспомнив это имя. Лев Александрович очень любил знаменитые «устные рассказы» этого удивительного артиста, и на походы на его концерты в филармонию времени не жалел.

И вот однажды, рассказывает Л.А., приходит он в Кремль на вручение очередной правительственной награды (но суть истории не в этом), и видит очень знакомого человека. Раскланивается. Тот тоже интеллигентно, с расположением кивает ему в ответ. Кто же это, пытается припомнить Л.А.? Наверное, у каждого из читающих сейчас эти строки, бывали в жизни подобные коллизии. Наконец, вспоминает – это же  Андроников с его незабываемыми даже по телевизионной картинке теплыми лучистыми глазами. Встречается с ним еще раз взглядом, и уже осознанно раскаливается еще раз, с улыбкой завершил свой рассказ Л.А. (была у него когда-то и не менее забавная встреча в Кремле в «неофициальной обстановке» с Л.И. Брежневым, о которой, быть может, когда-нибудь я тоже расскажу).

Мне «повезло» гораздо больше, чем Л.А., я работал с сестрой И.Л. Андроникова - Елизаветой Луарсабовной, уникальной женщиной, не меньшей умницей, чем знаменитый ее брат. Многие годы она была заведующей библиотекой ГГО  им. А.И. Воейкова, насчитывающей около миллиона книг, и блестяще знала наши фонды. Мне она очень помогла когда-то при написании беллетризованной биографии академика Л.С. Берга. Она-то и познакомила меня с Ираклием Луарсабовичем.

Так вот, придя недавно в Русский музей на юбилейную выставку художников братьев Маковских, я обнаружил в киоске разрозненные тома каталога картин, находящихся в собрании ГРМ. Спрашиваю с замиранием сердца, нет ли книги с художниками первой половины Х1Х века, фамилии которых начинаются на букву «Б»?

Да, - сводный том, перекрывавший литеры «А - И», оказался в наличии. Медленно и осторожно переворачиваю глянцевые страницы роскошного издания, внутри которого могут обнаружиться и работы дорогого моему сердцу прапрадеда Л.А., если только он «сподобился» высочайшей чести попасть в собрание лучших живописцев России.

Но вот и великая моя удача. Жаль, нет в живых сестры и брата Андрониковых! Как истинные ценители российской старины, они порадовались бы сейчас вместе со мною! Я вижу не просто картину Н.Д., а портрет собственной его кисти! Работа называется «Автопортрет молодого человека с рейсфедером». Перекличка со знаменитым портретом «Человека в шляпе с рейсфедером» его учителя Варнека! Личность Н.Д. и его авторство, как сказано в развернутом комментарии, атрибутированы старшим из сыновей художника – Александром (опять же Александром!). Там же указывается, что картина написана до окончания учебы Н.Д. в Академии художеств в 1835-м году.

Пристально всматриваюсь в открытое простое славянское лицо родного человека. Художник, изобразивший себя рисующим гипсовую голову, очень молод. Однако, по настороженному напряжению глаз ищущего образ начинающего мастера, чувствуется в нем характер и воля. Не сразу соображаю, на кого похож он? Ну, конечно, - на Елену Николаевну Быкову - свою внучку (наоборот, конечно, но не в этом суть). Но и еще кого-то из наших он мне напоминает. Кого же?

Показываю купленную книгу с новонайденным портретом Н.Д. двоюродной сестре Л.А. - Изольде Константиновне Лосевой, ей уже под 90, и она, наверно, из последних, кто еще помнит «вживую» героев моего очерка.

«Да он копия Лекочки Быкова!», - говорит она. - Такое же простоватое крестьянское лицо. Такой же худой и узкоплечий, такой же бывал у него по временам и взгляд – внимательный и пристальный!».

«Может дерево только в плодах повториться!», - сказал большой поэт. Круг моего знания замкнулся. И на портрете художника, родившегося два столетия тому назад во времена нашествия Наполеона на Россию, вдруг обнаружились черты его правнука - троюродного брата Л.А., сложившего свою голову во имя нашей победы над фашизмом на полях сражений Великой Отечественной войны 1941-45 гг.

---

<-- Предыдущая страница     |     Содержание     |     Следующая страница -->